Мне эта идея тоже приходила в голову, но было приятно слышать, что он произнес это вслух. Мы оба начали ломать лед, работая окоченевшими руками, как роботы, пока не добрались до толстой корки. Вода здесь была не такая глубокая, но все равно не по щиколотку.

— Я тебе помогу, — предложил Стюарт, — подсажу снизу.

Когда я попыталась пошевелить ногой, она не сразу согласилась мне подчиниться. Ноги у меня онемели так, что отказывались шевелиться. Когда я наконец смогла закинуть коленку на лед, руки Стюарта уже слишком замерзли, и поддерживать меня он не мог.

Получилось не сразу, но я все-таки выкарабкалась на лед и вытащила Стюарта. На льду я сделала важное открытие — оказывается, он скользкий, и поэтому на него невозможно опереться, чтобы подняться, особенно если руки обмотаны мокрыми пакетами. Как ни странно, в ручье было намного лучше, чем на суше. Не так холодно.

— Эт-то… н-не-д-д-д-дал-е-к-к-о, — простучал зубами Стюарт.

Я едва поняла, что он хотел сказать. Мне казалось, что мои легкие вибрируют.

Стюарт схватил меня за руку и потащил к дому на холме. Если бы он меня не тащил, я бы не смогла подняться на холм.

Я еще никогда в жизни не радовалась так тому, что увидела дом. Он был окутан слабым зеленоватым свечением, и на нем мигали красные лампочки. Задняя дверь была открыта, и мы вошли в рай. Этот дом вовсе не был сногсшибательным, но в нем было тепло и пахло печеньем, жареной индюшкой и елкой.

Стюарт тащил меня за руку до тех пор, пока мы не дошли до двери, которая, как оказалось, вела в ванную со стеклянной душевой кабиной.

— Вот, — сказал он, втолкнув меня внутрь. — Горячий душ. Живо.

Он захлопнул дверь и убежал. Я сразу же сняла всю одежду — из-за снега, воды и грязи она страшно потяжелела — и открыла дверцы кабины. Потом я открыла воду, и вскоре кабина наполнилась паром. Несколько раз температура воды менялась, наверное потому, что Стюарт в это время тоже где-то принимал душ.

Я выключила воду только тогда, когда она стала холодной.

Выйдя из кабины, я заметила, что моя одежда пропала — кто-то незаметно для меня вынес ее из ванной. На ее месте лежали два больших полотенца, брюки, свитер, носки и тапочки. Вся одежда, кроме теплых розовых носков и белых пушистых изношенных тапочек, была мужской.

Я схватила первое, что попалось под руку — это оказался свитер, — и прижала его к телу, хотя была в ванной одна. Но ведь кто-то заходил сюда. Кто-то убрал мою одежду, заменив ее другой, сухой. Неужели Стюарт зашел в ванную, пока я мылась? Неужели он видел меня нагишом? Хотя не все ли равно?

Я быстро оделась в то, что мне оставили. Затем приоткрыла дверь и выглянула.

Кухня казалась пустой. Я открыла дверь пошире, и из ниоткуда вдруг возникла женщина средних лет с кудрявыми светлыми волосами, которые выглядели так, будто она пережгла их, когда пыталась покраситься дома. На ней был свитер с изображением двух обнимающихся коал в колпаках, как у Санта-Клауса. Но сейчас меня волновало только то, что в руках у нее была кружка с горячим напитком.

— Бедняжка! — сказала она. Оказалось, что она жутко громкая — таких женщин слышно даже с другого конца автостоянки. — Стюарт на втором этаже. А я его мама.

Я приняла кружку из ее рук. Окажись в ней горячий яд, я бы его все равно выпила.

— Бедняжка, — повторила она. — Не бойся, мы тебя отогреем. Прости, что не нашлось ничего по размеру. Это одежда Стюарта, другой чистой я не нашла. А твои вещи в стирке. Пальто и обувь сушатся на батарее. Если нужно кому-то позвонить, звони. Даже в другой город, ничего страшного.

Так я познакомилась с мамой Стюарта («Зови меня Дэбби»). Мы были знакомы всего секунд двадцать, а она уже видела мое нижнее белье и предлагала мне одежду своего сына. Она тут же усадила меня за кухонный стол и начала доставать из холодильника бесчисленные тарелки с едой, покрытые пищевой пленкой.

— Мы уже поужинали, пока Стюарт был на работе, но я приготовила много еды! Очень много! Ешь, ешь!

Еды и правда было много: индюшка с пюре, гарнир, фарш, все как положено. Мама Стюарта выставила все это на стол и настойчиво предлагала мне большую тарелку горячего куриного супа с клецками. К этому времени я уже проголодалась как волк.

В дверях появился Стюарт. Как и я, он был тепло одет: фланелевые пижамные штаны и растянутый свитер. Не знаю… может быть, дело было в чувстве благодарности, может быть, в том, что я радовалась жизни, а может, в том, что у него на голове больше не было пакета… но он показался мне симпатичным, и уже совсем не раздражал.

— Поможешь Джули устроиться на ночлег? — спросила Дэбби. — Не забудь выключить елку в гостиной, чтобы она не мешала ей спать.

— Извините… — сказала я.

Только теперь я поняла, что свалилась им на голову в Рождество.

— Нет-нет, не извиняйся! Я очень рада, что ты пришла! Мы о тебе позаботимся. Не забудь о том, что ей нужно одеяло, Стюарт.

— Будет ей одеяло, — уверил он.

— Да ей же оно сейчас нужно! Посмотри, она же замерзла! Да и ты тоже. Садись здесь.

Дэбби деловито убежала. Стюарт поднял брови, как бы говоря: «Это не скоро закончится».

Вскоре его мама вернулась с двумя шерстяными одеялами и укутала меня в одно из них, темно-голубое, укутала так, что мне стало сложно двигать руками.

— Хочешь горячего шоколада? — спросила она, обращаясь к сыну. — Или супа?

— Нет, спасибо, мам, — ответил Стюарт.

— Домашний куриный супчик не хуже пенициллина, а вы ведь оба так замерзли…

— Нет, спасибо, мам.

Дэбби посмотрела на мою опустевшую тарелку, налила в нее еще супа и поставила в микроволновку.

— Покажи ей, где что у нас находится, Стюарт. Если ночью тебе что-нибудь понадобится, бери, не стесняйся, — обратилась она ко мне. — Устраивайся как дома. Теперь ты одна из нас, Джули.

Я была благодарна за такое отношение, но подумала, что выразилась она очень странно.

(глава седьмая)

Когда Дэбби ушла, мы со Стюартом принялись сосредоточенно уплетать еду в полной тишине. Мне, правда, показалось, что она и не уходила — я не слышала удаляющихся шагов. Да и Стюарт то и дело оборачивался — видимо, он тоже ощущал присутствие мамы.

— Суп восхитительный, — сказала я, потому что подумала, что, если это услышит Дэбби, ей будет приятно. — Никогда в жизни такого не ела. Наверное, это все клецки…

— А, ну ты же не еврейка, да? — сказал он, встал и закрыл дверь. — Это шарики из мацы.

— А ты еврей?

Стюарт приподнял палец, веля мне помолчать. Потом немного повозился у двери, прислушиваясь. Снаружи раздались быстрые шаги, как будто кто-то на цыпочках побежал по лестнице.

— Извини, — сказал он. — Мне показалось, что мы не одни. Мыши, наверное. Да, у меня мама еврейка, так что технически я тоже еврей. Но она любит Рождество. По-моему, она его празднует, чтобы вписаться в общество. Правда, немного перебарщивает иногда.

Кухня была украшена к празднику. Полотенца, магнитики на холодильнике, занавески, скатерть… Здесь все напоминало о Рождестве.

— Заметила искусственный остролист у дверей? — спросил Стюарт. — Если так и дальше пойдет, не бывать нашему дому на обложке «Еврейства Юга».

— Тогда почему…

Он пожал плечами.

— Ну, все же так делают, — сказал он, сложил вдвое еще один ломтик индейки и проглотил его. — Особенно здесь. Не сказать, что тут активная еврейская диаспора. У нас в школе на занятиях по ивриту было всего два человека: я и еще одна девочка.

— Твоя девочка?

По лицу Стюарта словно волна пробежала — он наморщил лоб и скривил рот. Я подумала, что он с трудом сдерживает смех.

— То, что нас только двое, не означает, что мы — пара. Никто же не говорил нам «Ладно, еврейчики! Танцуйте!» Нет, она не моя девочка.

— Извини, — быстро проговорила я.

Я уже второй раз упомянула про его девушку, пытаясь показать свою наблюдательность, и он во второй раз отмахнулся. Всё. Больше ни слова. Ясно же, что он не хочет о ней говорить.